Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Гойя "Похороны сардинки", 1812—1819. Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо, МадридГойя "Похороны сардинки", 1812—1819. Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо, Мадрид

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи — Домье, Мане, Энсор, экспрессионисты. Не прошлое, а будущее и настоящее.

Вообще-то я сегодня не собиралась говорить о Гойе, но не могу же я вас оставить без десерта! Правда это сладкое будет с горьким привкусом гнили… для гурманов и эстетов, потому что Гойя никогда, как это не удивительно, не терял нишу эстетической парадигмы.

Итак, шел 1819 год. Гойя вновь перенес тяжелое заболевание и чудом избежал смерти. А до этого сильно расстроился. Дело в том, что в 1815 году надежды на обновление Испании после окончания герильи с грохотом разбились о мостовую реки Мансанарес: либеральные преобразования французов были упразднены, восстановлена инквизиция, свободомыслие жестоко каралось (многие участники той же герильи стали жертвами реакции).

Виной всему Фердинанд VII, несколько лет находившийся в изгнании, который с триумфом вернулся в Испанию в 1814 году. Именно он отменил Конституцию 1812 года, распу­стил кортесы и восстановил власть испанских Бурбонов.

Гойя покупает дом в окрестностях Мадрида — "Кинто дель Сордо" или "Дом глухого". Проще говоря, удаляется от двора. Почему? Дело в том, что товарищ наш был человек просвещенный, либерально настроенный. И дружил он со многими сомнительными для Фердинанда VII личностями, за что король художника и ненавидел.

Гойю даже подозревали в сотрудничестве с правительством короля Хосе I, но обвинения эти были сняты, что, в общем-то Фердинанда VII не смягчило и положе­ние художника оставалось уязвимым. Гойя спрятал в Академии Сан-Фернандо многие свои картины, а сам удалился на окраину Мадрида.

Ему 72 года. Он живет в Доме глухого отшельником и никого к себе не принимает — боится обвинений со стороны инквизиции не только в либеральных воззрениях, но и в аморальном поведении. Неожиданно? Сейчас расскажу.

Была у Гойи экономка, которая жила с ним в этом доме, стирала, убирала и ублажала в постели. Звали ее Леокадией Соррильей Вейс.

Связь их началась еще в 1805 году (познакомились на свадьбе сына художника) и не прекратилась даже после того, как в 1807 году Леокадия вышла замуж за некоего коммерсанта немецкого происхождения, родом из Мадрида. В 1812 году муж, по понятным причинам, обвинил Леокадию в неверности и они развелись, а в 1814 году у нее родилась дочь Росарио. Однако, совпадение.

Прямых улик против Гойи, конечно, нет. Но многие исследователи полагают, что девочка эта — его дочь (во всяком случае, Гойя до конца своих дней относился к ней как к дочери и много занимался с ней живописью и рисунком; она, кстати, стала художницей и была приближена ко двору, разумеется после кончины папеньки — давала уроки рисунка королеве Изабелле II).

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Гойя "Читающие мужчины", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид. Фрагмент.Гойя "Читающие мужчины", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид. Фрагмент.

Именно в этом доме Гойя создает самые грандиозные свои произведения, не имеющие аналогов в тогдашней живописи — да, те самые росписи, о которых вы сейчас подумали. Это так называемая "ЧЕРНАЯ ЖИВОПИСЬ" Гойи. И черная она не только потому, что в ней преобладают черные тона с примесью серо-белого и охры.

Черны ее суть и смысл, ее безысходность.

Грассье и Уилсон назвали эти фрески "сошествием во ад" и, в общем-то, так оно и есть.

Но, опять таки, не справедливо все списывать на перенесенные болезни художника. В это ад Гойя спускался последовательно и долго, с 1794 года, когда создал "Дом умалишенных", а потом "Капричос", "Бедствия войны", "Расстрел", "Тавромахию", "Суд инквизиции", "Процессию флагеллантов"…

"Похороны сардинки" — это прелюдия к росписям, после которой остается только сделать шаг к знаменитому Сатурну. Мировой мрак последовательно осмыслялся художником.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

А эти маски — чистый Энсор. И Нольде, и Кирхнер, и Дикс.

Про Сатурна. Можно сколько угодно вспоминать все подробности и детали этого древнегреческого мифа, но в случае с Гойей это будет абсолютно бессмысленно, потому что привязки к мифу тут нет — это тотальный, эпохальный символ времени и смерти (и государства, конечно), пожирающий людей. Это феерия иступленной фантазии, столь субъективная, что вряд ли будет до конца раскрыта и исчерпана.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Гойя "Сатурн, пожирающий своего сына", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид.
Гойя "Сатурн, пожирающий своего сына", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид.

Как, впрочем, и любая другая фреска из этого Дома. Вот шествие безумных, отчаявшихся, потерявших цель, паломников — в них уже не осталось ничего человеческого, ничего христианского. Только безобразные лица, страх и муки. Это сломанные, деформированные болью люди. И это ужасающая, поразительная, до мурашек и кома в горле экспрессия. Экспрессия, которую много позже сможет достичь разве что Отто Дикс.

Парадокс ГОЙИ в том, что глядя на его искусство вспоминаются не предшественники, а последователи.

Гойя "Паломничество к Сан-Исидоро", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид. Фрагмент.Гойя "Паломничество к Сан-Исидоро", 1819-1823. Музей Прадо, Мадрид. Фрагмент.

В 1820 году генерал Риего поднял в Кадисе вооруженное восстание, ставшее началом испанской революции. А потом наступил 1823 год — революция была подавлена войсками Священного союза. Риего, воспетый Байроном, Пушкиным и Рылеевым, был благополучно казнен, начались расправы с ее участниками и сторонниками. Гойя был в их числе. Некоторое время он скрывался, а после объявления политической амнистии обратился к королю с просьбой отпустить его для лечения во Францию, на пломбьерские воды.

Так, 80-летним стариком Гойя уехал. Правда, не в Пломбьер, а в Бордо, где на тот момент скрывались многие испанские эмигранты — его друзья. Один из них, писатель и драматург Леандро де Моратин, писал тогда своему корреспонденту Мелону, что в Бордо приехал Гойя, "глухой, старый, неуклюжий и слабый, ни слова не гово­ря­щий по-французски, без слуги и такой довольный и такой ненасытный в своем стремле­нии познать мир".

источник

Ваш комментарий