Эдуард Штейнберг
3 марта 1937, Москва — 28 марта 2012 , Париж) — российский художник, яркий представитель второй волны русского авангарда. Родился в семье поэта и переводчика Аркадия Штейнберга. Специального художественного образования не имел; учился рисованию под руководством отца. Проучившись в семилетке в Тарусе, работал рабочим, сторожем, землекопом, рыбаком.
В 1962 году состоялась первая выставка Штейнберга в Тарусе.
Всю символику Штейнберга стоит трактовать с двух точек зрения. Например, рыба – это и пристрастие художника к рыбалке, и, конечно, символ христианства. Птица, чаще голубь, – это и детское увлечение, и символ страдания. Штейнберг – философ, который занятие искусством называл спасением от смерти, а истину искал без надежды её обнаружить.
Выдержки из различных интервью с Эдуардом или, как его все называли, Эдиком Штейнбергом:
– Не могу сказать, что я на каком-то верном пути. Но что такое истина Это слово, изображение. Вот есть у Камю замечательный «Миф о Сизифе», когда художник тащит на гору камень, а потом он падает вниз, он опять поднимает его, опять тащит – вот приблизительно маятник моей жизни».
– Я практически ничего нового не открыл, я только дал русскому авангарду другой ракурс. Какой Скорее религиозный. Свои пространственные геометрические структуры я основываю на старой катакомбной стенописи и, конечно, на иконописи».
– Мои картины – это все-таки не шифровки, не «игра в бисер». Чтобы их понять, надо лишь немножечко задуматься. К тому же я все-таки отчасти вернулся к фигуративу. Иногда на полотнах пишу имена персонажей – «Иван-солнце», «Марья и Иван Звездаревы»… «Иван-солнце» для меня как бы языческое понятие. А Звездаревы – мои умершие друзья, которые жили в Тарусе. Получается что-то вроде разговора с мертвыми.
– Я не могу или не имею возможности, и никто не имеет возможности вернуться в старый художественный язык… Сейчас другое время для искусства, и этот язык наиболее для меня интересен, например. Лично для меня. Это мое ремесло и, может быть, это большая ошибка, я не хочу говорить, что я нашел истину. Но я нашел адекватность между своим «я» и тем языком, которым я оперирую. Это свойственно человеку, и никакого открытия, на самом деле, человек не делает. Он только возвращается в какое-то давно прошедшее время, его иллюстрирует своей экзистенцией, и получается новый взгляд – «новое слово» я не люблю – именно взгляд. То есть, мир для людей расширяется.. и в первую очередь, для него, для автора.
– Меня никто не спрашивал, когда меня выкинули в этот мир… родители меня не спрашивали.. А этот мир довольно жесток, страшен.. И, все-таки, есть конечный результат: есть начало, есть конец, когда мы отправимся и скажем «до свидания» этому миру. И ты должен за что-то отвечать… К сожалению, у меня крайне отрицательное отношение к тому, что я вижу – к этой жизни, которая связана с социологией и политикой и т.п. Это, действительно, куча мусора… Так вот, картины мои, которыми я стараюсь сопротивляться, и делаю в искусстве не то, что мы видим, а то, что мы не видим. Это моя задача в искусстве… Если мы закроем глаза, мы увидим черный свет… И глаза наши закроются в момент смерти… И много вопросов, которые стоят за видимым миром. Этот невидимый мир, конечно, меня очень интересует… Проблема религии, проблема истории, проблема культуры, которая уже прошла… То есть, проблема памяти, а не актуальное сознание современности.
– Моя задача – задача синтеза… понять, что такое русский авангард, найти адекватность в себе и в тех картинах, которые я делаю… и, конечно, как я могу… получается это, не получается – это уже дело зрителей, я ничего не навязываю никому… Это вопрос поисков Византии, как я ее понимаю, или проблема иконы, или проблема числа… Это очень серьезные проблемы для меня… Я в этих картинах пытаюсь поставить вопрос… А, вот, то, что… если нет ответа – ну, что делать.. Это уже иногда получается, иногда не получается… это уже проблемы моей биографии..
– Икона для меня прежде всего пространство культа, из которого я черпаю знания… Как художник, я вышел из русского авангарда, который был связан с русской иконой. Именно через икону я понял Малевича и осознал то, что сам делаю. Его квадрат – тоже икона, но икона церковного раскола. Тогда были иконы, представляющие собой красный квадрат, то есть огонь. Они висели у скопцов…
– Все мы вышли из его квадрата. Я наследник всей русской культуры. Недавно мы беседовали с Немухиным о том, можно ли считать передвижников русскими художниками – я имею в виду их визуальную сторону. На мой взгляд, национальное, идущее от иконы искусство открыл русский авангард, а не передвижники.
– Картина со всеми ее аксессуарами умирает. Современным искусством называется все, включая наш разговор. Не знаю, что будет в будущем, – может, возвращение к картине. Искусство это большая иллюзия, а современное искусство пытается объединить вместе искусство и жизнь…
– Я не люблю слово «необязательность»…Не обязательно смотреть картины, не обязательно быть самим собой… Нет, все-таки есть обязательность. Обязательность перед своим рождением, перед местом, где ты живешь или родился и вырос. Есть обязательность по отношению к искусству, к людям и т.п. А по отношению к искусству – это просто служение нормальное. Я не боюсь это слово сказать. Это, как молитва.
